О происхождении этой фамилии можно высказать несколько предположений. Любопытные сведения приводит проф. Г.П. Сердюченко о наличии у адыгов летосчисления по двенадцатилетнему животному циклу (восточный календарь). Пятый год цикла под названием “дракон”, согласно источникам, у большинства тюркоязычных и ряда других народностей обозначается “через явно заимствованное из китайского “лу”, “улуу”, “люй”. У монголов год дракона также обозначается термином “лу”. Абазины приняли для пятого года цикла традиционное его название в форме “улу”. Счет лет по животному циклу перешел к адыгам, видимо, от ногайцев. Кстати, по данному циклу начало года падает на март (“новруз”) и называется ногайским термином “джыль” — год. Ссылаясь на информатора из с.Коше-хабль (Карачаево-Черкесия), Г.П.Сердюченко приводит названия лет животного цикла у адыгов, которые несколько отличаются. от известного восточного календаря. Они представлены следующими: мышь — дзыгъуэ, корова — жэм, барс — барс, заяц — тхьэк1умэк1ыхь, паук—бэдж, уж (змея) — блэ, лошадь—шы, овца— мэл, красный жучок—мейшым, курица—джэд, собака—хьэ, свинья—кхъуэ. (Для сравнения—в восточном календаре— мышь, бык (корова), барс, заяц, дракон, змея, конь, овца, обезьяна, курица, собака, свинья.) Пятый год цикла у адыгов— паук, что по-ногайски обозначается известным нам термином “улу”. О бытовании восточного календаря у адыгов свидетельствует также факт, что в прошлом имели место переселения аулов (хотя и не всегда) с одного места на другое именно через каждые двенадцать лет. (См.: Сердюченко Г. П. Счет лет по животному циклу у кабардино-черкесов, абазин, ногайцев//Ученые записки КНИИ. Нальчик, 1947. Т. 2. С. 103—105). Исходя из сказанного, можно предположить, что родоначальник рассматриваемой фамилии мог получить имя от названия года, в который был рожден (т. е. год дракона). Между прочим, отметим, что десятый год того же цикла, т.е. год курицы, на тюркском языке называется “тоха”. Аналогичным образом это слово могло стать корнем варианта фамилии Тохов.

Термин “лу” имеет и другие значения. Например, И.М.Мизиев находит, что это слово в карачаево-балкарском языке имеет значение “человек”, причем оно проникло из шумерского языка. В абазинском языке слово “лу” означает: ручная мельница. Возможно, предок данной фамилии был мастером по изготовлению ручных мельниц, откуда и мог получить свою фамилию.

Люевы проживали на Хасауте и переселились в с.Кармова вместе с жерештиевцами. Отношения между крестьянством и знатью незадолго до отмены крепостного права можно проиллюстрировать на примере дела между Люевыми и Жерештиевыми. 19 июня 1864 г. жительница аула Ж.Жерештиева Хажибике Луова обратилась к помощнику начальника Нальчикского округа Баратову с прошением, в котором, имея в виду Ж.Жерештиева, писала: “ ... постоянно делает чрезвычайно строгие взыскания и даже ни за что наносит постоянные жестокие побои и отбирает совершенно напрасно собственно принадлежащий скот, а также и свободного времени для своих работ никогда не имеем, а потому ... прошу ... не оставить своим распоряжением приказать владельцу узденю Жерештиеву продать нас кому-либо или же обращаться с нами не так строго, как он поступает, и давать нам свободу для собственных работ”. Крайне жестокие формы крепостнического гнета, имевшие место в Кабарде в то время, как крепостное право уже третий год как было отменено в России, вызвали возмущение даже окружной администрации. На цитированном прошении в день его подачи Баратов наложил такую резолюцию: “Все семейство ... поселить временно в Вольный аул, как обобранное, обиженное ... и избитое до кровавых пятен Женусом Жерештиевым. Написать об этом г. воинскому начальнику и обязать Жерештиева через участкового начальника ... прибыть для разбирательства”. Однако эта резолюция осталась на бумаге. 1 сентября 1864 г. Луова вторично обратилась с прошением, на этот раз к начальнику Кабардинского округа Кобулову. Вот о чем она поведала: “Владелец наш уздень Женус Жерештиев бесчеловечно поступает со мной и детьми моими, наносит побои, тирански мучит, так что я уже у него с семейством своим не могу жить, о чем подано прошение вашему сиятельству ... но еще не окончено разбирательством ... Жерештиев, пользуясь этим случаем, более и более усиливается мучить нас бесчеловечно противу совершенно обычаев. А потому осмеливаюсь прибегнуть под покровительство вашего сиятельства со всенижайшею просьбою — воззрите на мои бедствия с детьми переносимые... или же если непротивно будет воле вашей дозволить мне по делу этому жаловаться командующему войсками Терской области”. После повторного прошения Луовой, доведенной до последней степени отчаяния, а также ее намерения обратиться к областной администрации, начальник округа вызвал Жерештиева в суд для разбирательства. Однако Жерештиев не был новичком в разного рода тяжбах и разбирательствах. До конца своих дней он фигурировал в окружных и областных судах то в качестве ответчика, то в качестве истца. И на этот раз, стремясь заранее заручиться поддержкой администрации, Жерештиев пишет встречное прошение 18 ноября 1864 г., из которого, в частности, выясняется, что Хажибике — дочь его крестьянина Оршукова, бывшая замужем за его же крестьянином Луовым. После смерти последнего “взял ее самовольно, без согласия моего, — негодует Жерештиев, — замуж безобрядный Кавдуг”. И далее он проливал слезы о том, что “бывшее у них хозяйство до 600 баранов и деньгами 400 рублей серебром, что составляет вместе с холопьями собственность владельца, они размотали”. В обоих прошениях запечатлен типичный портрет наиболее жестокого феодала-рабовладельца. По материалам дела не видно, чем кончилась тяжба, хотя нетрудно заключить, что Луова не смогла добиться защиты и облегчения своей участи. Но знакомство с этим делом не оставляет сомнений в том, что продолжалась дальнейшая поляризация классовых сил в кабардинском обществе накануне реформы.

Фамилия Люевых получила наибольшую известность (часть из них в прошлом носили также фамилию Хамкохов (Хьэмк1эхъу) через песню о Гучипсе Люеве, в наши дни вышедшей в эфир благодаря стараниям Зарамука Кардангушева. В 1979 г. Кардангушев издал сборник “Кабардинские старинные песни”, в который попала и песня о Гучипсе. В книге со ссылкой на информаторов рассказывается, что Люев был убит братьями Кармовыми и что он в последнюю минуту, смертельно раненный, сумел отомстить своим убийцам. Обнаруженные нами архивные материалы проливают свет на действительные события ... 28 мая 1902 г. в Нальчикский горский словесный суд поступило прошение жительницы с.Кармова Гуаши Сатушиевой. В нем сообщалось: “Муж мой Камбот Сатушиев несколько лет тому назад сослан. В настоящее время старшина селения Кармова за долг сосланного мужа моего Камбота Сатушиева семейству покойного Гучипса Люева описал собственно мне принадлежащих пару быков и три коровы с телятами, принадлежность каковых мне, а не мужу моему, Камботу Сатушиеву, могут подтвердить одно-сельцы мои: Закирей Шогенов, Увжуко Тлицуков из селения Бабуково Дзуна Шидов; почему покорнейше прошу горский суд о разборе моих прав на описанный у меня скот через вызов прикосновенных к делу лиц и по разборе не оставить постановить решение освободить мой скот от описи” . Горский суд направил прошение старшине с.Кармова для разбора. Вот что тот донес: “Камбот Сатушиев осужден в прошлом 1901 году 18 сентября за убийство односельца Гучипсы Люева, а не несколько лет (назад), как сказано в прошении. Производится мною взыскание не за долги сосланного Сатушиева, а по исполнительному листу Владикавказского окружного суда от 9 марта сего 1902 года ... на содержание пяти душ сирот убитого Люова до совершеннолетия по 1 р. 66 коп. в месяц на каждого, что составляет 8 ,р. 30 коп. Взыскание это производится за время с 18 сентября прошлого 1901 года. Кроме того, судебные издержки 21 р. 60 коп. по предписанию Владикавказского окружного суда. Все это вместе производится с имущества Камбота Сатушиева. Скот рогатый и лошади принадлежали Камботу Сатушиеву, а не его жене. Июля 14 дня 1902 г. Кармовский старшина Толустан Кармов”.

Эти документы не раскрывают причин убийства, но указывают на конкретного убийцу Люева. Становится ясным и время, когда произошла трагедия, а следовательно, и ориентировочный “возраст” песни. Таким образом, сама песня, ставшая народной, получает конкретное документальное подтверждение и перестает быть только преданием. И все же личность Люева остается в песне загадкой, а один только факт убийства одного человека другим далеко не всегда достаточен, чтобы лечь в основу народной песни. Предание не сохранило каких-либо достоверных сведений о Люеве. Кто же он? Архивные документы отвечают на подобный вопрос не иначе, как “зачинщик”, “командир толпы”, “буйствующий” и т. п. Такими резкими эпитетами местная администрация награждала действия Люева в связи с неординарным событием, о котором был составлен специальный протокол и доложено окружной администрации. Имеется в виду рапорт старшины села Батоко Ногмова, адресованный Нальчикскому горскому суду в 1896 г. В нем он извещал: “ ... протокол о поступках кармовцев: Люева, Кумышева и. Шенахова в оный суд на зависящее распоряжение представляю”. Председатель суда 20 марта того же года переадресовал этот рапорт с протоколом начальнику Нальчикского округа, сопроводив его следующим пояснением: “Как усматривается из протокола, Люев с другими осмелились произнести оскорбительные выражения против государя императора, каковое деяние неподсудно горскому суду”. Начальник округа подполковник Вырубов в срочном порядке предложил начальнику 1-го участка “произвести немедленно об изложенном расследование и таковое... представить в окружное управление”. Как явствует из протокола, предписание о немедленном расследовании было вызвано тем, что “зачинщики Люев, Кумышев (Псаун — С.Б.) и Шенахов (Мат — С.Б.) явились на квартиру стражников”, где “Гучипса Люев скомандовал толпе вынимать кинжалы и ударить таковыми”. После этого стражники заперлись в саклю, но стычка этим не окончилась. Последовала новая команда: “Зажигайте спички и поджигайте саклю”. В протоколе далее отмечено, что “озлобленная толпа исполняла приказания Люева, бросая зажженные спички на саклю. Когда же насмерть перепуганный глава стражников (некто Аджиев) из запертой сакли заметил “буйствующей толпе и зачинщикам”, что “такой поступок противен закону и императору”, “зачинщик Люев с товарищами ... выражались противу государя императора”. Из протокола дознания, составленного 23 июля 1896 г., видно, что жителям, разумеется, сочувствующим Люеву и его друзьям, удалось ввести следователя в заблуждение и кое-как замять следы. Начальник округа все же было решил “всех участвовавших в буйстве арестовать”, но в связи с манифестом, изданным по случаю столетия со дня смерти Екатерины II, они спаслись от неминуемого наказания.

Действия Гучипсы Люева и его друзей носили, конечно, не случайный характер, как то пытались представить местные чиновники, опасавшиеся, как бы и им “не попало”. Стычка между полицейскими и крестьянами селения была вызвана также не тем, что “день, в который произошла ссора между всадниками и молодыми ребятами был байрам ... (кстати, Люеву в то время уже исполнялось 33 года — С.Б.) и даже не столько тем, (как был вынужден признать следователь), что стражники “вмешивались не в свое дело”. Подобные столкновения вызывались тяжелым положением абсолютного большинства крестьян, одним из представителей которого был Люев, и которые искали только повод, чтобы излить свою классовую ненависть. К тому же у Люева, можно без преувеличения сказать, был некоторый политический опыт. Этот опыт им мог быть накоплен в тюрьме, куда он попал еще в 1888 г. Причины ареста, к сожалению, остаются неизвестны, но факт осуждения подтверждается документально. Среди арестантов, затребованных по Владикавказскому окружному суду, которых должны были доставить туда на 22 февраля 1888 г., значится и Люев. В справке сообщалось, что “Гучипса Люов на Нальчикской гауптвахте не содержится, а содержится по распоряжению окружного суда в Пятигорской тюрьме”. И кто знает, может быть, убийство Люева (как говорят, спровоцированное Кармовыми), было расправой над неугодным местной администрации человеком, зачинщиком, бунтарем? Ведь в том же 1888 г. был арестован и этапирован в Сибирь, в Тюменский приказ, и его старший брат — Тамбий Люев “за их неисправимо порочное поведение”. Рассказывают, что Камбот Сатушиев и Гучипса Люев были закадычными друзьями. Например, информатор Ляго Кумышев вспоминает, что однажды спеть песню о Гучипсе Люеве попросил его, тогдашнего мальчонку-пастуха, один рослый дядя. Мальчик спел песню, а тот, прослезившись, ушел прочь, сказав при этом, что оставляет песню ему на память. Это и был тот самый Камбот Сатушиев ...

“Кабардинские фамилии: истоки и судьбы”
С.Н. Бейтуганов