Впереди стада шли люди, вооруженные как попало: кто с допотопным кремневым ружьем, которое брали на пастбища, чтобы пугать по ночам волков, кто с обыкновенным охотничьим ружьем, а кто и вовсе ни с чем. Их толкали вперед на казачьи штыки и нагайки долго сдерживаемые гнев и ненависть к тем, кто совершил над ними еще одну несправедливость. Едва они подошли к казачьей цепи, как один из казаков вскинул карабин и не целясь, выстрелил. Пуля попала в голову белолобому вожаку. Бугай остановился, как вкопанный, взревел и ринулся вперед, на обидчика. Цепь дрогнула и порвалась. Сделав несколько неверных шагов, смертельно раненный бык с ревом рухнул на краю дороги.
     - А-а-а! Бейте их! Бейте!
     Крестьяне бросились вперед. Прогремело несколько выстрелов. Поток захлестнул стражников и казаков. Все смешалось - выстрелы, крики, шум рукопашной схватки. В ход пошли камни, палки и кулаки. Многие (. . .) были ранены, а иные навсегда остались лежать в ущелье Малки. Час спустя ничто уже не напоминало о недавно разыгравшейся здесь трагедии. Нескончаемой серой лентой потянулись по свободной теперь дороге стада, отары и табуны. К закату они уже мирно пощипывали траву на благодатной зеленой Золке.

     (Подавление Зольского восстания)
     В тот момент, когда разъяренная толпа крестьян-скотоводов смела казачью цепь, преградившую им дорогу на Зольские пастбища, Клишбиев понял, что лучший выход для него в создавшемся положении - вернуться за подкреплением. Он вскочил на коня и вместе с единственным оказавшимся возле него казаком ускакал вперед. Кое-как они спустились с обрыва и, переправившись через Малку, поехали по направлению к Пятигорску. (...) В долине Билимуко, куда Исмел вскоре явился с двумя-тремя старейшинами из других кошар, было многолюдно. Спешившись и держа коней и поводу, стояли казаки. Чуть поодаль от них - кабардинская знать. (...) Перед ними, словно осужденные на казнь, - скотоводы и табунщики. Опершись на свою большую чабанскую палку, впереди крестьян стоял Пшемахо Ирижев и от имени всего сельского общества пел разговор с господами. Пшемахо Ирижев - коренастый горец невысокого роста с большой круглой головой и широким лбом - слыл одним из «подстрекателей» бунта, как считали власти, и одним из самых уважаемых людей среди крестьян окрестных селений. Одет он был в поношенную черкеску, из под которой выглядывал такой же потертый бешмет. На голове - серая лохматая шапка, на ногах - серые ноговицы. И даже лицо его, сейчас суровое и решительное, казалось серым, похожим на выгоревшую от солнца, давно не видавшую дождей пашню.
     - Уважаемые князья и уорки, - наставительным тоном говорил Пшемахо, видимо, надеясь устыдить слушавших его коннозаводчиков, - отбирая у нас Зольские и Нагорные пастбища, вы совершаете деяние незаконное и преступное. На любом Коране можем поклясться, что вы поступаете с нами противно всем законам божеским и человеческим! Или неизвестно вам, что пастбища принадлежат всему обществу? Так имейте же сострадание к нашей участи... Подумайте не только о себе, но и о нас, грешных ...
     В это время на середину поляны с книгой Корана в руках вышел мулла. (. . .) Неизвестно, сделал он это по собственному почину или по чьему-то поручению.
     - Мусульмане, преданные Аллаху! - начал он, протягивая вперед Коран. - То, что я держу перед вами, - плод великой мудрости Аллаха! Так одумайтесь же перед лицом святыни! Если почитаете ислам, если чтите родителей ваших, то оставьте дерзкую затею, отступитесь от Зольских пастбищ... Взгляните, - он показал рукой на солдат. - Сила не на вашей стороне! Не вам нарушать царское повеление. Вас склоняют к бунту недоброжелатели ваши. Не слушайте этих обманщиков. (.. .) Уходите с участков, пока есть время. Пусть ими владеют законные хозяева. Именем Корана заклинаю вас - откажитесь! ...
Пшемахо шагнул к мулле.
     - Не позорь священную книгу, эфенди, не совершай греха, - глухо сказал он. - Уходи, если ничего другого не имеешь сказать!
     - Разве чернь почитает Коран? - крикнул кто-то из князей. - Они давно продались иноверцам! С ними можно говорить только языком пушек! … Крестьяне ответили возмущенными возгласами. Поднялся ропот. Все кричали, потрясали сжатыми кулаками, хватались за рукоятки кинжалов. В общем шуме ничего нельзя было разобрать.
     Но вот со стороны реки показались генерал Степанов, исполнявший в то время должность начальника области, и полковник Клишбиев. Толпа, увидев их, немного утихла. Генерал шел не торопясь, изредка нагибаясь, чтобы сорвать полевой цветок и присоединить его к собранному букету. За ним шли два казака - тоже с цветами. (...) Генерал по сравнению с крупным Клишбиевым казался недомерком. Да и вообще в том, как он срывал очередной цветок и подносил его к носу, чтобы понюхать, а потом выбросить пли присоединить к букету, было что-то смешное и несерьезное и уж во всяком случае явно не соответствовало моменту. Никому и в голову не приходило, что Степанов просто-напросто ломает комедию. (...) Генерал взял у солдат букеты. Стал рассматривать собранные цветы и травы.
     - Ну как? Договорились, господа, миром со своими холопами? (...)
     Клишбиев, поморщившись, взял протянутый Степановым цветок и, повертев его в руках, сказал резко:
     - Крестьяне отказываются выполнять приказ властей ...
     - Кто отказывается? - словно проснулся Степанов.
     - Все стоящие здесь.
     Генерал окинул взглядом толпу бедняков. Уловив этот взгляд, к нему подошел Пшемахо Ирижев. Почтительно остановился в двух шагах, с достоинством поклонился. Генерал пронзительно посмотрел на него. Пшемахо не отвел глаз. Ирижев многое слышал об этом человеке, который не сумел заслужить почестей и наград на полях сражений, но зато прославился дикой расправой над безоружными рабочими-демонстрантами в Грозном. Ходили слухи, что каратель получил за грозненские события награду из рук самого императора. На губах Степанова заиграла неожиданная улыбка. И глаза подобрели, подкупающе заискрились.
     - Ну, старина, выкладывай, чего вам недостает? Чего нужно-то? - доверительно спросил он у Пшемахо.
     - Нашэ земля, господин. Нашэ Золка, - с трудом отвечал по-русски Ирижев. - Где нога стоит, то земля нашэ, Аллах дал.
     - Аллах, говоришь? - по-прежнему масляно улыбался Степанов. - Это ты неплохо сказал. Видать неглупый старик, а?
     Пшемахо молчал. Степанов понюхал цветы.
     - Что-то они порохом пахнут ... Ну ладно, старче, земли пусть себе создана богом, но распределяет-то ее не бог, а царь, помазанник божий ... Так-то милый мой.
     - Нашэ не можно терпит... неверна царске указ... Умром, не дадим Золка! - во весь голос крикнул Пшемахо.
     - Умрете?! - выкрикнул генерал, отшвырнув далеко в сторону цветы и травы, которые только что с таким тщанием перебирал. - Так тому и быть! Помирайте!
     Он выдернул из кармана галифе массивный, видимо, серебряный портсигар и, сунув в рот папиросу, взмахнул рукой. Конные казаки тотчас же разомкнулись. На открытом, сравнительно ровном месте позади казаков стояли ... пушки. Офицер-батареец взмахнул шашкой, и над долиной Билимуко ударил орудийный гром. Один за другим на склонах ухнули взрывы, взметая кверху столбы каменистой земли, ломая ветхие плетневые кошары. Степанов стоял на камне и, приседая при каждом взрыве, выкрикивал:
     - Что, не нравится?! Не нравится?!
     Не успел рассеяться дым первых залпов, как конная лава казаков с саблями наголо затопила толпу крестьян, смяла и опрокинула ее вместе с отарами овец и стадами. Выстрелы, крики и стоны повисли над долиной, запахло гарью от загоревшихся сухих плетней. А генерал все стоял на камне и, размахивая руками, кричал петушиным срывающимся фальцетом:
     - Так их! Так! Умирайте же, негодяи! .. К вечеру на Зольских пастбищах не осталось ни скота, ни людей. Те, кто уцелел и не был арестован, разошлись по своим аулам.